Eliidi pilk pimedasse onni. Maarahvas ja isand ning vastastikused representatsioonid

Abstract

Eliidi pilk pimedasse onni. Maarahvas ja isand ning vastastikused representatsioonid

Vaatlen artiklis näiteid pimeduse ja mustuse kujunditest saksakeelse eliidi loodud eesti talupoegade representatsioonides. Näited mahukast ja mitmekesisest baltisaksa tekstide korpusest peegeldavad ajastuomaseid talupoegade ja võõraste rahvaste kujutamise viise, aga ka spetsiifilisemaid lokaalsete joontega representatsioone. Eliidi pilgule vastukaaluks püüan regilaulude kujundeid uurides leida, kuidas talupoeg nägi ja kujutas oma valitsejat. Regilaul oli Eestis kuni 19. sajandi lõpuni üldiselt tuntud ja populaarne laulustiil, mille registreid talupojad kasutasid nii igapäevases suhtluses, rituaalsetes situatsioonides kui ka meelelahutuslikus kontekstis. Pole siis ime, et regilaulus peegeldub ka mõisaelu paljudes laulutüüpides, sõltuvalt kontekstist võib representatsioon olla tõsine või humoorikas, aga ka poeetilisem või konkreetsem. Regilaulude mahukas korpuses on mõisateemaliste lauludel tähtis ja rohkearvuline koht, seetõttu otsin artiklis talupoegade häält just sellest žanrist.

Eliidi loodud talupoegade representatsioonid on mitmepalgelised ja erižanrilised. Siiski võib selles tekstikorpuses leida sarnaseid korduvaid motiive ja kujundeid. Pimeduse ja mustuse, aga ka laiemalt öö ja hämaruse kujundid on laialt levinuid ja varieeruvad. Suits, pimedus, pori ja mustus korduvad eluruumide kirjeldustes ning nendega seostuvad öö või põrgu metafoorid. Eluaseme pimeduse ja mustusega seostuvad tekstides ka eestlaste kehvad loomuomadused (laiskus, seksuaalne lodevus). Koloniaalset hierarhilist süsteemi arvesse võttev lähilugemine näitab saksakeelse eliidi loodud talupoegade ja nende etnograafia kirjeldusi üllatavalt küünilistena. Eliidi pilk vaatas talupoegade keha ja nende kommete ja eluasemete peale distantsilt ning mitte just väga suure kaasatundmisega. Eesti- või Liivimaa talupoega kujutati sageli „teisena“, kes erines nii oma elutingimuste, harjumuste kui ka sügavama loomuse poolest kõrgemast seisusest rahvast.

Ajalooliste talupoegade häält ja meelsust on palju keerulisem uurida, aga suulise pärimuse jäädvustused annavad selleks siiski mingi võimaluse. Talupoegade hääl nendelt kogutud regilauludes lisab saksakeelse eliidi koloniaalsele pilgule mingi teistsuguse vaate ja annab kirjeldatud talupoegadele agentsust. Vaatlen artiklis kujundeid, kus valitseva klassi kehale viidatakse loomametafooridega või lauldakse mõisniku kehast metonüümiliselt tema riiete kaudu. Kumbki kujundirühm pole ühetähenduslik ning neis sisaldub ilmselgelt hirmu ja võõrastuse kõrval ka iha, igatsust ja imetlust. Looma- ja rõivakujundid võivad olla meelelahutuslikult humoorikad või iroonilised, aga need võivad olla seotud ka usundi ja hirmudega. Representatsioonide uurimine teeb nähtavaks eliidi ja talupoegade suhte keerulisuse. Eliidi ehmunud ja vastikusega võitlev pilk pimedasse talupojaonni võib tunduda tänapäeva lugeja jaoks groteskne. Samavõrra pikantne ja kummaline näib ka talupoegade loodud kuvand oma isandatest.

Peering into a dark hovel. The peasantry and aristocracy and their representations of each other

In this article, I look at examples of motifs of darkness and dirtiness in representations fostered by the historical German-speaking elite in regard to Estonian peasants. The voluminous and diverse Baltic German corpus of texts reflects period-specific depictions of peasants and foreign peoples as well as more specific representations with local characteristics. As a counterweight to the elite’s view, I attempt, by studying runo song motifs, to discover how peasants saw and portrayed their rulers. Until the end of the 19th century, runo song was a universal popular style of song, an idiom that peasants would use in everyday interaction, ritual situations and entertainment contexts. It is not surprising that many types of songs in the runo genre also reflect serf life on manors; depending on the context, the representation can be serious or humorous, more poetic or concrete. Runo songs amount to a large body of work and indeed manor-themed songs are significant and numerous within this tradition, which led me to seek out peasant voices in this specific genre for this article.

The elite’s representations of peasants are multifaceted and not confined to a single genre. Yet this body of textual work also contains recurring motifs and images. Ones relating to darkness and squalor, and more broadly, night and dimly lit conditions are widespread and occur in a great variety. Smoke, darkness, mud and dirt recur in descriptions of living quarters and metaphors of night or hell/purgatory tie in with these. Texts linked to darkness and squalor of housing also go hand in hand with putative weakness of character among Estonians (sloth, promiscuity). A close reading that accounts for the hierarchical colonial system shows the German-speaking elite’s descriptions of peasants and their ethnography to be surprisingly cynical. The elite regarded the peasants’ body and their manners and dwellings from a distance without much empathy. Old Estonian or Livonian peasants were often depicted as the Other, differing from the “master race” in terms of living conditions, habits and innate nature.

It is much harder to study the voice and mindset of historical peasants but recorded oral do provide some opportunity for this. As expressed in collected runo songs, peasant voices give a different sort of perspective on the colonial viewpoint of the German elite and provides agency to the peasants described. The article examines motifs where animal metaphors are used to refer to the bodies of the ruling class, or the clothing is invoked to metonymically sing about the manor lords’ bodies. Neither of these groups of symbols is unambiguous and besides fear and alienation, they clearly also include desire longing and admiration. Animal and clothing motifs may be entertainingly humorous or ironic but may also be connected to religion and fears. Studying representations brings out the complexity of the elite-peasant relationship. The idea of the elite, perpetually fending off fright and repulsion as it peers into a dark peasant hovel may strike today’s readers as grotesque, while the way peasants conceive of their overlords also can appear equally piquant and bizarre.

Взгляд элиты в темную лачугу: крестьяне, господа и взаимные репрезентации

Андреас Калькун

В статье рассматриваются образы темноты и грязи в репрезентациях эстонского крестьянства, созданных немецкоязычной элитой. Примеры из обширного и разнообразного корпуса прибалтийско-немецких текстов отражают как общепринятые для той эпохи способы представления крестьян и «инородцев», так и более специфические локальные черты. Противопоставляя взгляду элиты крестьянский взгляд, в статье исследуется, как сами крестьяне воспринимали и изображали своих господ в рунических песнях. До конца XIX века рунические песни оставались популярным жанром в Эстонии, их использовали как в повседневном общении, так и в ритуальных или развлекательных целях. Неудивительно, что в этих песнях часто отражалась усадебная жизнь. В зависимости от контекста образы усадьбы могли быть серьезными или шутливыми, поэтичными или конкретными. Значительное количество песен об усадьбах занимает важное место в корпусе рунической поэзии, что делает этот жанр ключевым источником для изучения крестьянских голосов.

Репрезентации крестьянства, созданные элитой, отличаются жанровым разнообразием и многогранностью. Однако в текстах часто встречаются повторяющиеся мотивы и образы. Темнота, грязь, дым, а также ночь и сумерки являются распространёнными метафорами. Они ассоциируются с описаниями жилищ крестьян, а также с их предполагаемыми пороками, такими как лень или сексуальная распущенность. Темнота и грязь в описаниях жилищ часто метафорически связываются с ночным временем или адом. При внимательном анализе, с учётом колониальной иерархической системы, становится очевидным циничный характер таких описаний. Немецкоязычная элита воспринимала крестьян через призму социальной дистанции, рассматривая их тела, обычаи и жилища без сочувствия. Крестьянин в Эстляндии или Лифляндии изображался как «другой» — противоположность представителю высших классов, отличавшийся образом жизни, привычками и глубинной природой.

Изучение крестьянских голосов прошлого гораздо сложнее, однако записи устного наследия предоставляют некоторые возможности. Голоса крестьян, запечатленные в рунических песнях, предлагают иную перспективу, противостоящую колониальному взгляду элиты, и наделяют описываемых крестьян субъектностью. В статье рассматриваются образы, в которых господа упоминаются через метафоры животных или метонимически через их одежду. Эти образы неоднозначны: в них смешиваются страсть, тоска, восхищение, страх и отчуждение. Метафоры животных и одежды могут быть как юмористическими или ироничными, так и связанными с религиозными мотивами и страхами.

Анализ этих репрезентаций выявляет сложные отношения между элитой и крестьянами. Элита заглядывала в тёмные крестьянские лачуги с отвращением и страхом, что современному читателю может показаться гротескным. Однако не менее странным и многослойным выглядит образ, созданный самими крестьянами для своих господ.